Памятник Григорию Сковороде в Киеве был установлен с особенным замыслом

Скульптор Иван Кавалеридзе поставил памятник философу уже на склоне своих лет и мудро нарушил обычные архитектурные каноны. Его Сковорода, которого Кавалеридзе любил, щедро ваял, стоит не перед фасадом академии, лицом к свету, а свободно шагает по широкой улице к старому академическому корпусу, возвращается к альма-матер, словно просит у нее прощения: вот я и пришел доучиться, закончить курс наук…

Возвращается снова и снова. Откуда? Из Санкт-Петербурга, из придворной певчей капеллы, куда его забрала из класса философии самодержица «блестящая Елисавета». Через несколько лет возвращается из венгерского города Токай, а точнее — из университетской Европы, куда он ездил с комиссией генерал-майора Федора Вишневского, закупавшего для царского двора дорогие токайские вина. Возвратился, но уже проститься с родным академическим домом, из села Каврай на Переяславщине, где учил уму-разуму, доброте своего ученика Василия, сына богача Степана Томары.

 

В последний раз я пришел к Григорию Сковороде вместе с киевским профессором Виленом Горским. Сфотографировал их обоих рядом, лицами к академии, к Мазепыному корпусу. На этот раз мыслитель и поэт возвратился в «храм науки» в 1992 году вместе с нашим современником: Григорий Сковорода теперь навсегда влился в студенческое общество, приобрел профессорскую степенность в возрожденной Киево-Могилянской академии, а ученый Вилен Горский по приглашению президента Национального университета «Киево-Могилянская академия» Вячеслава Брюховецкого спустился на Подол с Владимирской горки из Института философии и возглавил в академии кафедру философии и религиеведения.

Сковорода возвратился в академию. Горский пришел к Сковороде. Вилен Сергеевич родился и учился в школе в Харькове, где хорошо знают и уважают Сковороду, ведь в свое время он преподавал пиитику в Харьковском коллегиуме, на Слобожанщина написал «Байки харківські» и знаменитый «Алфавит, или Букварь мира». Философское образование и мировоззренческую базу студент Вилен Горский получил в Киевском университете, а потом его мятежная мысль шлифовалась на протяжении нескольких десятилетий в озоновой, а иногда и с выбросами удушья атмосфере киевского Института философии имени Григория Сковороды.

Взгляды Горского, пропитанные вольностью сковородинского барокко, в условиях тоталитарной, приказной философии смогли дать хорошие всходы лишь в одной из немногочисленных незарешеченных духовных лакун — в истории украинской философии. А отсюда И прямая дорога к Сковороде. Молодой ученый Вилен Горский в своих исследованиях и статьях вдумчиво вглядывался в деятельность нашего «перворазума», избрав его своим моральным примером, то есть познание истины с жизнью в истине.

Мы с Виленом Сергеевичем в признательной задумчивости постояли возле памятника в весеннем скверике, а затем вместе пошли искать в академии студента Григория Сковороду из полтавского городка Чернух.

В такой же группе студентов мог шагать и Григорий Сковорода

«На вічні часи даю, дарую, записую і відказую мій власний спадковий маєток, пір користується правами і вольностями шляхетськими, — власний мій двір, в цілому його стані, разом із землею, що одержані від мого мужа у вічний дар і знаходяться у місті Києві… — на монастир Патріаршої Ставропігії, також на школу для дітей як шляхетських, так і міщанських і на усякий інший спосіб богоугодного життя.

Я, Галшка Гулявичівна, дружина його милості пана Стефана Лозки, маршалка мозирського…»

Такой фундуш, то есть дарственную, вписала киевская шляхтянка Галшка Гулявичивна при многочисленных свидетелях в земскую книгу Киевского воєводства 15 октября 1615 года. Так была основана Киевская братская школа, звонок которой с тех пор созывал учеников со всей Украины. Через 17 лет, в 1632-м, архимандрит Киево-Печерской лавры Петр Могила объединил школу с Лаврской, новое учебное заведение приобрело высший статус и в честь своего основателя получило название Могилянской коллегии. В первый год нового столетия, в 1701-м, царской грамотой Петра I было по-государевому приписано: «Коллегию Киево-Могилянскую впредь называть Академией, как во всех государствах иноземческих…»

А еще через 34 года бывший выпускник академии, тогда киевский архиепископ, главный духовный отец Украины Рафаил Заборовский своей инструкцией-установкой «Leges academicae…» подтвердил демократические основы академии, четко задекларировав в первом пункте, что «до Академії повинна прийматися для набуття знань будь-яка вільна людина будь-якого звання й стану, хоч би звідкіля вона прийшла, тільки б визнавала східну християнську віру і мала здібності до навчання».

Поэтому и не мог не появиться в академии, в ее первом классе, кстати в том же 1734 году, сын «малогрунтового козака» Саввы Сковороды из Чернух, двенадцатилетний Григорий, бодрый, любознательный и, как того требовала инструкция Заборовского, «способный к обучению». В те годы Киево-Могилянская академия находилась в расцвете. Стены ее аудиторий стали тесными для наплыва учеников, как записано в старых актах, здесь училось свыше тысячи двухсот студентов.

Но не потерялся среди отпрысков украинской шляхты, высшего духовенства, военных чинов, зажиточных мещан сын простого казака. По ступеням академических наук поднимался успешно — без субботних наставлений, которых немногим удавалось избежать. В классах фары, инфимы, грамматики, синтаксимы (начальные классы духовной семинарии. — Ред.) изучал латинский, гебрейский (древнееврейский. — Ред.), греческий языки. И к Григорию никогда не попадал футлярчик с вложенным в него свернутым листочком, который после уроков, когда студенты должны были разговаривать между собою только на латинском языке, переходил от одного ученика, допустившего ошибку, к другому. Если же злосчастный футлярчик оставался у не знающего латынь на ночь, то утром виновник стоял, красный и смущенный, перед всем классом, а на розыгрыши бурсаки были мастаками. А учитель мог послать и в комнату, где мокли в ведре свеженарезанные розги…

Латынь надо было знать основательно. Поэтому и упражнялись в ней постоянно. Язык мертвый, а писали бурсаки о вещах животрепещущих, для них важных. Небогатым ученикам, к которым принадлежал и Григорий Сковорода, академия предоставляла лишь приют и скудный обед, об остальном они должны были заботиться сами, вот почему их произведения назывались кратко и выразительно: de pane — о хлебе, de candella — о свечке, de calceis — об обуви.

Хотя Сковороде легко давались премудрости латыни, тайны грамматики, правила арифметики, но вздохнул он с облегчением, когда перешел в средние классы — пиитики, а со временем и риторики. Здесь уже требования были «высокие», если судить по названию учебника риторики того времени: «Корабель, збудований на Дніпрі, що везе російського Язона до щасливих островів красномовності, або лот для промірювання, забезпечений усілякими настановами й риторичними правилами, щоб уникнути підводних каменів…»

И это лишь половина названия!

Впереди уже манил его класс философии, но вышел приказ отослать Григория Сковороду к царскому двору, в певческую капеллу. Зашел огорченный в конгрегационный зал, где мечтал принять участие в философских диспутах, и решил, что возвратится обязательно…

И пошел в бурсу собирать свои скудные пожитки. Я слышу насмешливый, а иногда и задевающий за живое шум бурсы, но не различаю в нем голос спудея Сковороды, не вижу его фамилии в старых классных журналах среди имен подстриженных под «горшок» нерадивых учеников, встревающих в потасовки на мещанском Подоле и попрошайничающих на шумных базарах. Неужели, думалось мне, Григорию Сковороде, юноше в обычной студенческой одежде — кирее до пят из дешевой китайки и желтых сапогах на высоких каблуках с подковками — чуждо было веселье, а то и рискованные затеи молодости?

Я спрашиваю об этом у моего спутника, когда мы возвращаемся по дороге из бурсы (время не сохранило ее низких зданий) и останавливаемся возле деревянного креста с выгнутыми крыльями на символической могиле (настоящей пока не обнаружили) гетмана Петра Конашевича-Сагайдачного, записавшегося в Киевское братство… вместе со всем запорожским кошем.

«Конечно же, Григорий Сковорода не был белой вороной среди шумного студенческого товарищества, — зажигает обязательную папиросу Вилен Сергеевич. — Он чудесно пел, имел склонности к написанию стихов — поэтому его можно было увидеть в рождественских вертепных действах, он ходил также со »звездой«, со стихами-приветствиями по домам и имениям, мог выпить рюмку горилки у щедрого хозяина.

И все же главным в академии была строгая до суровости учеба, самоотверженный поиск истины. Еще один краеугольный камень — системность знаний и дисциплина ума. На практике это — изучение трех языков: гебрейского, греческого и латыни, нелегкое овладение и осмысление первоисточников: Платона, Аристотеля, Цицерона, других умов античности. Вместе с тем киевские латиняне должны были свободно владеть старославянским, польским, немецким, французским языками, не говоря уже о древне-украинском. Так происходило приобщение воспитанников академии к науке и культуре всей Европы.

Убежден, что без Киево-Могилянской академии, ее системы обучения и воспитания, не было бы у нас в Украине, во всей России просветительно-педагогических кадров, не сформировалась бы национальная элита — в политике, культуре, духовенстве.

Высокий общественный заказ — горячее и полное самопожертвование преподавателей и студентов во имя знаний, науки, родины. Они, как пишет один из авторитетнейших историков академии В.Аскоченский, проявляли «… вражаючий взірець любові до освіти, що так опукло й яскраво вимальовується у цих вихованців древньої академії, які ховали під убогим рам'ям високі устремління духу…»

Высокое стремление закреплялось суровой дисциплиной обучения и вместе с тем творческим поиском в познании истины, демократизмом воспитания личности. Все в той же инструкции Рафаила Заборовского, по которой уже учился и спудей Сковорода, было записано: поощрять добросовестных учеников похвалой, а лентяев беспощадно выгонять из академии, не переводить в высшие классы бездельников, кем бы по происхождению и состоянию они ни были, чтобы они не занимали мест достойных спудеев, более того, осуждались насмешки со стороны юношей из зажиточных семей над бедными спудеями и их жалкой одеждой, сурово запрещалось студентам вмешиваться в кулачные бои, чтоб не опозорить чести академии, еще строже запрещалось носить пистоли и стрелять из них…

Что оставалось? Изучать языки, философию, историю, географию, математику, геометрию, механику, гражданскую и военную архитектуру, астрономию, нотное пение, инструментальную музыку и еще целый десяток дисциплин. По уровню преподавания и обучения киевская академия не уступала известным европейским университетам.

Григорий Сковорода был первейшим среди первых учеников академии. Недаром же, когда переяславский помещик Степан Томара попросил своего друга киевского митрополита Тимофея Щербацкого прислать к нему «инспектора самого лучшего для избалованного матерью сына», митрополит порекомендовал и послал в Каврай, в имение Томары, студента Григория Сковороду.

Но это произойдет через несколько лет, а сейчас Сковорода вместе с другими певчими из Украины едет в Петербург, в придворную капеллу царицы Елизаветы.

«Может быть, ты слышал, что меня вызывают для епископства: эта почесть меня так же привлекает и прельщает, как если бы меня приговорили оросить на съедение диким зверям. Дело в том, что лучшими силами своей души я ненавижу митры, санкосы, жезлы, свещники, кадильницы и подобный утехи; прибавь к тому же весьма жирных и огромных рыб. Если я люблю эти предметы, если я ищу их, пусть Бог покарает меня ещё чем-нибудь худшим… Поэтому я намерен употребить все усилия и лететь обратно к вам».

Из письма Феофана Прокоповича к своему ученику-«могилянцу» Якову Марковичу от 9 августа 1716 года.

Но так и не удалось сыну небогатого киевского торговца Феофану Прокоповичу, в миру Елисею, студенту коллегиума, а со временем профессору и ректору Киево-Могилянской академии, выдающемуся деятелю науки и культуры, забранному царем в Петербург, — возвратиться в Киев, в родную Могилянку. Слишком твердой была рука самодержца Петра I, поставившая подпись на назначении Феофана Прокоповича епископом, а со временем архиепископом и вице-президентом синода российской церкви.

А вот младшему «могилянцу», Григорию Сковороде, на два года забранному из философского класса в придворную капеллу, удалось — утонченным дипломатом был певчий Сковорода — выпутаться из обманчивых сетей да еще и с присвоением чина «придворного уставника». В певчей капелле ширились слухи: императрица Елизавета Петровна собирается в путешествие на Украину, потешиться славой и почестями в «облагодетельствованном» ею Киеве. В путешествиях у царицы была привычка возить за собою в трясущихся экипажах певческую капеллу, поэтому известие предстоящей поездке обрадовало Григория Сковороду. Неужели он снова увидит широкий Днепр, веселые киевские улицы, товарищей по академии, откуда его почти два года назад забрали в придворную капеллу в мрачный, неприветливый Петербург?

Как быстро все здесь надоело — и зеркальный блеск дворцовых паркетов, по которым ходить нужно было в рабском полупоклоне, и ежедневные сплетни, полностью заменяющие в анфиладах роскошных залов литературные произведения. И с годами не остынет в нем глубокое неприятие жизни бесцельной и нечестной, и Григорий Сковорода своим острым пером отдаст должное придворным господам и проходимцам одновременно, которые «красуються, як мавпи, відчувають, як кріт земляний, пишаються, як безумні, змінюються, як місяць, лукаві, як змії, лагідні, як крокодил, постійні, як море, вірні, як вітер, надійні, як лід, розсипаються, як порох, зникають, як сон. І се люди?…»

Слова эти побегут по бумаге мелким, убористым почерком позже, в зрелые годы, а сейчас юноша радуется, что снова увидит родную Украину, ее села, вербы над водой, своих земляков-земледельцев.

Как же все торжественно и волнующе: гремит музыка, звучат здравицы в честь вседержавной — и ни единого хмурого лица. Неудивительно: все, кто мог бы испортить слаженность, сенатским указом были выдворены как «одержимые болезнями» из сел, лежащих вдоль дороги.

Григорию не терпелось быстрее попасть на Подол, постучать в ворота академии, взбежать на крыльцо бурсы, где жили бедные студенты из далеких сел и городков. И когда императрице наскучили лаврские красоты, когда стало меньше английского пива, «присланого з Москви кур'єром, — как сказано в архивном документе, — в шести діжках 500 пляшок для власних потреб государині», соизволила «веселая царица Елисавет» посетить академию. Причудливо разрисованные афиши, вывешенные на улицах, приглашали киевлян на торжественный диспут в честь ее величества.

Не все попали в просторный зал для диспутов — вчерашний студент, а сейчас придворный певчий Григорий Сковорода сумел пройти на галерею, в академический хор. Слушал приветственную речь ректора академии Сильвестра Думниц-кого, высокопарные панегирики, а сам мечтал о том, чтобы не возвращаться в Петербург, остаться здесь, где его дом, его земля.

И юноша достиг своего: сменил петербургскую одежду на студенческую — кирею с откидными рукавами. Снова академия, снова многоголосая бурса…

И так же, как когда-то студент Григорий Сковорода, входим с профессором Виленом Горским в академические классы, продолжаем разговор уже на кафедре философии и религиеведения, возглавляемой на протяжении почти десяти лет профессором Горским — и сейчас он читает лекции студентам.

«Когда мы касаемся такого хрупкого предмета, как философия, — задумчиво говорит Вилен Сергеевич, не забывая при этом зажечь новую сигарету, — то рискуем поддаться, не чувствуя сопротивления еще неизученного материала, поспешным, а следовательно поверхностным выводам относительно сути предмета или явления в целом. Напрягают ум, портят глаза студен-ты — «могилянцы» над старинными текстами Аристотеля, Платона, Сократа, Эпикура, над произведениями авторитетов церкви, — отсюда делается вывод: схоластически зазубривают мертвые трактаты, следовательно, академия пребывает в плену схоластики.

Это вело к недооцениванию роли академии в общественной жизни, процессах строительства государства. Историк И.Крипьякевич пришел к выводу, что «Академія стояла далеко від потреб громадянства… Не було також живіших зв'язків між Академією та гетьманською державою». Даже такой дальновидный и вдумчивый ученый, как Михаил Грушевский, в своем труде «Три академії» твердил о схоластичности учебного процесса в Могилянке, оторванности ее от жизни, свежего ветра общественных перемен, новых подходов и открытий в науке, в философии.

Но так ли это на самом деле? Ведь схоластика — методика преподавания, к тому же с блеском разработанная в иезуитских школах. Именно в схоластической дисциплине и выверенное™ обучения появилось философское направление, «любомудрие», осмысливающее жизнь, духовный мир человека, то есть не замыкающееся полностью на формальном изучении учебных предметов. Если бы схоластика иссушала ум, к одномерности сводила душу, то откуда бы в духовно обедненной среде, в темной стране могла бы появиться такая яркая личность, фигура европейской образованности, как Сковорода, удивляется в своей интересной книге о философе ученый начала XX века Владимир Эрн.

В самом деле, откуда? Ответ один: из мира передовых и современных Григорию Сковороде философских идей. Это уже значительно позднее, после смерти философа его идиллично стали называть «украинским Сократом», «харьковским Диогеном», «своим собственным Платоном». Но не будем забывать и игнорировать тот факт, что студент философского класса Григорий Сковорода был открыт и подготовлен к восприятию новейших философских идей Спинозы, Эразма Роттердамского, Мальбранша и других современных ему европейских ученых.

И это в киевской дали. Но ведь сегодня мы знаем, что киевская академия была связана тысячами нитей и сотнями дорог с известными университетскими центрами Европы. По дорогам Европы, от университета до университета, путешествовали веселые, упорные и жадные к знаниям студенты из Киево-Могилянской академии. Они знали, чего искали, даже имели перечень адресов, где что искать и находить: искусство — в Париже, гуманитарные знания — в Орлеане, право — в Болонье, «медицинские припарки» — в Салерно.

Искать знания за границей, продолжать учебу в европейских университетах — это не было какой-то привилегией для избранных или одержимых отвагой познания одиночек. Этого требовала полнота образованности, необходимая для деятельности на общественной ниве. Можно назвать десятки имен «могилянцев», прошедших серьезную школу европейской науки и профессиональной выучки.

Так же и студент Григорий Сковорода ощущал и понимал, что мир не только в окне конгрегационного зала академии, что он более широк, а то и необъятен, искать его нужно и за пределами Киева, он тоже был хорошо ознакомлен с европейским адресником кафедр философии и естественных наук. Правда, в его время, в середине XVIII века, имперская Россия все сильнее прибирала к рукам Украину, подавляла ее свободный дух, забирала — то давлением, то медовым пряником — выдающихся ученых Украины, и для многих молодых людей зарубежные маршруты изменились теперь поездками в Москву и Петербург.

Но Сковорода, пусть даже и частным образом, с винным обозом царского двора, но все же сумел попасть в центры европейской науки и культуры. Поэтому и стал ярким представителем настоящей философской культуры (удивительно: философ, поэт, баснописец, музыкант, художник), стал примером личности украинского интеллигента.

«10 квітня 1996 року останній представник військово-морського училища вийшов з території Києво-Могилянської академії назавжди. На фронтоні цього будинку залишено мозаїку як символ доби тоталітарного режиму. Хай це стане пересторогою нащадкам — будьмо мудрими, щоб не повторилося це безпросвіття.

Президент НаУКМА»

Эта надпись на медной доске появится на стене возле входа в первый корпус академии через два с половиной века, а пока студент Григорий Сковорода, вернувшись из Петербурга, продолжает учиться во втором классе философии. Впереди у него еще четыре богословских класса — и это, скажем откровенно, не вдохновляет его на продолжительное изучение теологических наук.

Причина такая же, как и у его старшего предшественника Феофана Прокоповича, — Сковорода умом и сердцем тянется к наукам философским и естественным, к изящной словесности. И с годами Григорий Сковорода, в отличие от Феофана Прокоповича, признавшего свою нелюбовь к духовенству в частном письме, — публично, во весь голос даст категорический ответ на предложение белгородского епископа Иосафа Миткевича, своего бывшего однокашника по академии, принять монашеский сан: «Разве вы хотите, чтобы я умножал число фарисеев? Ежьте жирно, пейте сладко, одевайтесь мягко и монашествуйте! А Сковорода полагает монашество в жизни нестяжательной, малодовольстве, воздержанности, в лишении всего ненужного, дабы приобрести всенужней-шее».

Наука, философия, свобода, познание себя, Бога и природы-вот его незыблемое кредо, главное увлечение и стремление. «О свобода! О наука!» — этим сердечным паролем встречал он друзей в зрелые годы. А сейчас, в академии, он первым заходил, нет, забегал в кон-грегационный зал, последним оставлял его, принимая бурное участие в философских диспутах.

Здесь, в конгрегационном зале, куда мы и пришли с Виленом Сергеевичем вслед за студентом Григорием Сковородой, я именно отличаю и слышу полемический голос молодого мыслителя, понимаю его стремление постичь суть вещей и духа. Да, Сковорода поселился здесь навсегда своим духом, мыслями, своими произведениями, самым большим портретом над входными дверями.

Крутые ступени ведут на второй этаж, на стенах вестибюля развешены портреты основателей, мудрых наставников, славных выпускников академии. В комнатах, коридорах, на галереях — плотные ряды старинных книг, и разве оставит кого-нибудь равнодушным большая книга в кожаной обложке, на титуле которой стоит собственноручная подпись основателя академии Петра Могилы? Книге уже более 400 лет — в скольких руках побывала, в пожарах уцелела, от врагов, разжигающих печи даже старинными раритетами, была надежно упрятана в веках, и вот вернулась в наше время. Недаром сегодня ей столько заботы и внимания — ведь она из первой библиотеки (а в ней были не только богословские трактаты, но и произведения Сенеки, Горация, речи Цицерона, «Метаморфозы» Овидия), подаренной лавро-братскому коллегиуму Петром Могилой, просившим в своем завещании беречь школу, как «единый его залог».

По ступеням и половицам ступаешь осторожно, неторопливо, каждый шаг — это возвращение в минувший мир, преисполненный незатихающих звуков и невыцветших красок. В самом деле, разве не слышишь звонка, созывающего спудеев в классы, не слышишь голос уважаемого профессора, стоящего за кафедрой?

Но для меня конгрегационный зал — воспоминание не только о далеком прошлом. Я приходил сюда молодым журналистом на заседание Республиканского юбилейного комитета по подготовке и празднованию 250-летия со дня рождения Григория Сковороды.

В предыдущих публикациях, посвященных Сковороде («Зеркало недели» от 22 июля, 7 октября 2000 года, 10 февраля 2001 года), мы с читателем проехали по дорогам, проложенным в тот юбилейный год к памятным сковородиновским местам, посетили усадьбу отца Григория в Чернухах, музей философа в бывшей Пан-Ивановке, сейчас Сковородиновке, и в Переяслав-Хмельницком, побывали у профессора музейного дела Михаила Ивановича Сикорского, в селе Каврай, где так свободно ложились на бумагу «божественные песни».

Прошло три десятилетия. Но и сегодня радостно загораются глаза при воспоминании о сковородинов-ских хлопотах у академика НАНУ, Героя Украины Петра Тимофеевича Тронько и у академика-педагога Ивана Петровича Стогния, когда, встретившись вдвоем, они начинают обдумывать, что необходимо сделать к следующему юбилею-280-летию со дня рождения Григория Сковороды, чтобы сполна почтить память народного мыслителя. И прежде всего — создать организационный юбилейный комитет. Время не ждет…

А пока студент Григорий Сковорода заканчивает второй класс философии и задумывается над тем, как ему, вместо перехода в классы богословия, продолжить учебу за границей, в европейских университетах. Он ищет благоприятный случай — и такая оказия в виде комиссии, едущей в венгерский город Токай закупать вина для царского двора в Петербурге, представилась. Глава Токайской комиссии генерал-майор Федор Вишневский пригласил Григория Сковороду, который, по свидетельству первого биографа философа, был «известен знанием музыки, голосом, желанием быть в чужих краях, разумением некоторых языков», в поездку в Венгрию и провел его по штату как «певчего уставника» при небольшой православной церкви в Токае.

Несложные, хорошо знакомые обязанности певчего предоставили возможность Сковороде за пять лет посетить и послушать лекции знаменитых профессоров в Праге, Пресбурге (нынешней Братиславе), немецком городе Галле и даже в университетах жаркой Италии побывать, насытиться вечным искусством в знаменитых храмах, музеях, галереях. Надеюсь, что время и обстоятельства еще позволят мне пройти по зарубежным маршрутам Сковороды, рассказать о них журналистским словом, —а теперь перенесемся в осенние дни 1750 года, когда Григорий с винным обозом возвращался из Токая в Киев, в родную академию.

Пожелтевший «репорт» майора Василия Горбунова, писанный 7 октября 1750 года в Васильковском форпосте для Киевской генерал-губернской канцелярии, пространно перечисляет, кто прибыл с винным обозом из города Токая: «кабинет-куриір Николай Жолобов, при нем рейтар 2, драгун два, солдат два, да камердин ево один; человек один; грек один; студент один; фурманщиков венгерских пять; киевских малоросийских два». Студент в венгерском обозе был один — и это был студент Киево-Могилянской академии Григорий Сковорода. Студентом называл себя и сам Григорий.

Токайский обоз привычно остановился на Печерске, над переправой через Днепр, а Григорий Сковорода уже всматривался с горы на Подол, где золотились купола Братского монастыря и главка Благовещенской церкви над корпусом родной академии. А утром он уже поднимался в конгрегационный зал с двумя рядами окон-высокими, стрельчатыми внизу, меньшими вверху, под потолком. С трепетом, немного растерянно остановился перед философской кафедрой — и вдруг услышал голоса, доказательства диспутов пятилетней давности. О, какие бы он сейчас дал ответы на все сложные, а иногда и каверзные вопросы, сейчас, когда так обогатился знаниями в университетской Европе. Он готов — хоть в ближайшую субботу, хоть на большом рождественском диспуте…

«Да, Сковорода возвратился из Европы высокообразованным человеком, со знанием новейшей философии, естественных наук, литературы, — подводит итог нашему разговору-путешествию по академии Вилен Сергеевич Горский возле эпиграфа в меди на стене, напоминающего, что в советские времена в этих корпусах размещалось военно-морское политическое училище. — И Сковороде не терпелось как можно быстрее применить полноту своих знаний на практике, в педагогической деятельности (здесь — прежде всего!), и вот не пройдет и года, как он напишет в Переяславском коллегиуме «Разсуждение о поезии и руководство к искуству оной» — пособие для учеников Переяславского коллегиума, где начал преподавать поэтику. Но радость переливания знаний в юные души продолжалась недолго. Под конец учебного года, прослушав его лекции, противоречащие «тогдашнему обыкновенному образу учения», епископ Никодим Срибницкий своим пасторским жезлом указал на двери тому, «хто творить гординю». Далее несколько лет домашнего учительствования, ничем не примечательный период сидения в богословском классе, который так и не закончил — не хватило терпения и смирения. И вот радостный, бодрый выход во всю Украину, в широкий мир, к людям.

И все же я возьму на себя смелость сказать, что Григорий Сковорода в наше время снова возвратился, сейчас уже в четвертый раз, в новую, молодую Могилянку, в Национальный университет «Киево-Могилянская академия». В академию пришел мыслитель нового, мирового знания и невиданного морального примера, человек экзистенциального, многоцветного барокко, наставник, находящийся сегодня рядом с преподавателем за кафедрой, со студентом за книгой.

И я в глубине души догадываюсь, что Вячеслав Брюховецкий без Сковороды, его жизненного примера не взялся бы за возрождение Киево-Могилянской академии.

А так… Посмотрите, подумайте, сравните. Все основные цели, хлопоты, образовательные основы и практические пути академии соотносимы с принципами, провозглашенными Сковородой и им же воплощенными в его подвижнической жизни.

Киево-Могилянская академия поставила цель воспитывать, формировать элиту, духовную верхушку, проводников нации. И может ли быть в этом лучший и доступнейший идеал, нежели Григорий Саввич Сковорода, мыслитель, наставник, народный учитель. Какие же педагогические основы объединяют, цементируют нашу академию? Это единство обучения и воспитания, равенство всех перед знанием, самостоятельность и смелость в поиске истины. Академия — единый организм, в котором нет верха и низа, руководителей и подчиненных, где существует органическое содружество профессоров и студентов в общем деле — познании истины.

Идет это от коренной традиции старой Киево-Могилянской академии: тесного сотрудничества и временами бедного сосуществования профессоров и студентов. Да и возрастных расстояний в могилянской среде не существовало. Студенты имели право посещать академию годами, по собственному желанию они могли оставаться в классе по нескольку лет — «по искательству совершенного знания и науки», или возвращаться из высшего класса в низший «подтверждать знания». Справка времен обучения в академии Григория Сковороды свидетельствует: в 1736/37 учебном году в классах инфимы и грамматики, то есть втором и третьем младших классах, учились ученики в возрасте от 11 до 25 лет.

А учили, воспитывали их тоже молодые профессора и преподаватели, те, кто именно и закладывал могилянские традиции. Сильвестр Кулебьяка надел профессорскую мантию двадцятитрехлетним, Феофан Прокопович с 24 лет профессор, в тридцать стал ректором. Самуил Миславский с 26 лет профессор, префект академии в 30 лет. Георгий Кониский становится за преподавательскую кафедру 28-летним, в 30 лет — уже префект, в 35 лет — ректор. Следовательно, настоящее духовное и возрастное единство.

Основа основ академии — студенческая самостоятельность в выборе и принятии решений, их практическом воплощении. Но мало было провозгласить студенческое самоуправление, методом проб и ошибок нужно выло наполнить сто положительным содержанием. Примером и здесь стали традиции и опыт старой академии.

Так же, как два века назад, мои студенты раз в две недели собираются на философские диспуты, где шлифуют добытые знания и, главное, пополняют научные кладези неожиданными открытиями. Так же, как когда-то в сковородиновские времена, студенты особенно усердно готовятся к рождественским философским диспутам. Не успел я спросить, какие тезисы обсуждали и отстаивали диспутанты, как к нам подошел студент 2-го курса магистериума («Виталий Падалка!» — отрекомендовался он) и начал уточнять с Виленом Сергеевичем тезис следующего субботнего диспута: «Ирония и свобода». Но еще больше я удивился, когда услышал, какой тезис обсуждался на рождественском диспуте. «Познание и насилие» — нет, так мы не мыслили в свои молодые годы, да и сейчас с трудом привыкаем к неожиданным поворотам мысли.

Кажется, студенческому самоуправлению, творческому поиску нет (и не будет!) границ. Студенты основали Спудейское братство, студенческое научное общество, студенческую коллегию, киевский филиал Форума европейских студентов и еще почти десяток лабораторий, землячеств; воспитанники академии, как когда-то спудеи Могилянки в Европе, проходят стажировку и учатся в университетах США и Канады, Польши и Венгрии, Германии и Великобритании, Франции и Австрии, далекой Японии, студенты издают журнал «Центр Європи», газету «Terra Academia» и, на чем хочу акцентировать внимание, газету «Юний сковородіанець».

Пример, культ Сковороды в академии священный. Как богатого духом и красотой человека барокко и вместе с тем человека нашего времени, как украинского интеллигента новой Украины. А все примеси, наслоения, все идеологемы, затмевающие образ Сковороды, студенты ежегодно счищают со знакомого нам памятника Сковороды перед академией. Эта добрая, символическая акция так и называется «чистый Сковорода». Я рад, что могу фотозасвидетельствовать это событие.

…Конечно, мы захотели поставить точку в нашем путешествии-разговоре возле памятника Сковороде. А по пути к нему еще одна неожиданная, но знаменательная встреча: с Горским тепло поздоровалась Людмила Архипова — его бывшая студентка первого набора, а сейчас уже преподаватель академии. Следовательно, цикл совершился. Академия уже сама обеспечивает себя кадрами, воспитанными в сковородиновском духе.

С этой радостью в душе мы и пошли к Григорию Сковороде. Он шагал нам навстречу из весеннего парка.

 

Источник Информации: blogs.ukrhome.net