Как я был пленником Лукашенко…

"Понедельник, 11 часов вечера. Гаснет свет, но тюрьма не спит. Стоит шум, как ночью в джунглях. Из камер доносятся голоса и даже смех. Почти как в пионерском лагере. Днем заключенные ают в шахматы (фигурками из хлеба), в "мафию", в "морской бой", решают кроссворды. Зато вечер – это время для бесед. Заключенные вспоминают об отрядах специального назначения, о милиционерах, с которыми они имели дело, отпускают остроты в адрес диктатора и его камарильи, дикторов государственного радио и сержантов, собранных с разных уголков столицы для службы в тюрьме, что на улице Окрестина". Газета "Frankfurter Allgemeine" публикует "тюремные записки" Андрея Дынько – главного редактора минской независимой газеты "Наша нива"…

"Эй, раздолбаи, заткнитесь!" – кричат смотрители, но шум не стихает. Через дверное окошко в камеру проникает свет, чтобы писать – его достаточно.
Час назад смотритель рассказал заключенным из соседней камеры, что вскоре сюда привезут еще 300 арестованных. Звучит нереально, мы так до конца и не поверили. Как можно шутить на такую тему после недели конвейерных арестов? В субботу мы узнали о поступлении последней большой партии заключенных. Сначала прошел слух, что на пути в тюрьму находится 15 тысяч человек. Через два часа министр внутренних дел Наумов подтвердил эти сведения в интервью государственному радио. Арестанты начали кричать: "Да здравствует Беларусь!" и стучать металлическими мисками по трубам центрального отопления. Днем батареи были всегда холодными, а по ночам – чуть теплыми.

Мы находимся в новом здании тюрьмы, еще недостроенном, но уже забитом людьми, которых арестовывали на центральной площади и пои от нее. Нас в камере, рассчитанной на пятерых, восемь человек. Мы пытаемся хотя бы примерно оценить общее количество заключенных. Но никто не знает, сколько камер в старой тюрьме, в новой их около сорока. Сколько нас? В списках на раздачу еды проставлены наши номера – 327, 329... Может быть, нас пятьсот? Или шестьсот? По государственному радио, нашему единственному источнику информации, о количестве задержанных ничего не говорится – должно быть, их очень много.

Два корпуса тюрьмы уже набиты под завязку. Грязь в камерах невообразимая. Послушные граждане быстро привыкают к заключению. Никого не притесняют. Мы знаем о последних арестах и о массовом протесте 25 марта, в день Свободы. Громкими аплодисментами мы приветствуем людей, которые снаружи, у ворот тюрьмы, кричат: "Жыве Беларусь!" и " Ганьба!" ("Позор!"). Мои соседи по камере обсуждают, как поднять коллег на акции солидарности, и читают в "Нашей ниве" колонку Валерки Булгакова: "Будьте готовы ко всему, но не сдавайтесь!"
Мы гордимся посылками, которые получаем с воли. Мы радуемся, что люди, которые пришли в Минск из провинции, тоже получают посылки. Мы во время скорого суда также были рады видеть наших адвокатов и правозащитников, которые, однако, никак не могли повлиять на приговор.

Заключение сплачивает людей. Нас много, и мы чувствуем, что наш оптимизм вызывает интерес у надзирателей. Новенькие разглядывают нас, разговаривают с нами. Некоторые через глазок показывают нам знак V – победа, но это наша победа. "Чему печалитесь?" – спрашивает один. "Там, в женском отделении, есть шприцы и ". (Вскоре после разгона лагеря протеста государственное телевидение показало кадры с тиками и журналами, которые якобы были найдены в палатках.) Мы смеемся в голос.

До выборов я был убежден, что республика лжи переживет своего создателя. В заключении мне стало ясно, что все очень скоро может закончиться. Я недооценил силу нравственного запала, который приводит в движение протест, а также создает широкую социальную основу для этих протестов. В отличие от 1996 и 2001 годов, этой весной демонстранты знали, что они делают.
Кто они, мои товарищи по заключению? По преимуществу люди, которые впервые в жизни оказались в тюрьме, молодые мужчины от 18 до 35 лет. Специалист по компьютерам из Минска (уенец Браслова с севера Белоруссии), диджей из Могилева, продавец с рынка "Динамо" в Минске (сын офицера, уенец России, приехавший в Белоруссию в 17 лет). Все они – живое опровержение глупых националистических клише. Бизнесмен в кашемировом пальто и протестантский священник, рабочий и музыкант из Гомеля, журналист Вадим Александрович из газеты "Беларусы и рынок", сантехник, имеющий опыт молодежной оппозиции и переводивший американские комиксы на белорусский язык.

В камерах идут оживленные дебаты. Проповедники говорят об испытаниях, которые Бог ниспослал на Иосифа, диссиденты с двадцатилетним опытом делятся воспоминаниями о прошлом. Более молодые заключенные ничего не знают о весне протестов 1996 года. ы "Зубра", молодежного оппозиционного движения, являются нашими силами специального назначения, я оценил их роль только в тюрьме, где они на деле продемонстрировали свои знания и способности. В них нет ни печали, ни страха. Скорее, чувство выполненного долга. "Кто, если не мы?" – говорит менеджер из Гродно, который в шесть часов утра 21 марта забил свой форд ветчиной, сыром и мандаринами и поехал в Минск. Он добрался до места и там был арестован.

Меня самого арестовали 21 марта, после первой ночи на площади. В патрульной машине я был не один – силы правопорядка запихивали туда людей, которые узнали о палаточном лагере по российскому телеканалу НТВ или через интернет. Первой реакцией была солидарность. Какая-то женщина принесла восемь булочек и термос с горячим чаем, мужчина – твоный пирог. Оказалось, что это мой сосед. Мы не раз встречались на улице, но ни разу не перекинулись даже словом. В 1996 году были осуждены люди, которые оказали сопротивление милиции, в этом году на семь суток сажали ек за то, что они принесли термос. После того как прошел первый шок, эти ки запели песню Н.Р.М. (популярной белорусской рок-группы. – Прим. ред.) и стали отпускать пренебрежительные шутки в адрес охранников.

Люди, которые были арестованы позже, рассказывали, что это те самые ки, которые ночью 21 марта, когда Козулин собрался распустить лагерь, скандировали: "Мы остаемся!" Милинкевич медлил, мужчины молчали.
Я сижу на длинной деревянной скамье шириной 28 см (я промерил ее, так как на ней я сплю). Нары настолько узки, что люди должны лежать спина к спине, укрыв ноги своими пальто. Холод ползет через дыру, закрытую решеткой, которая ведет в коридор, холодный ветер дует сквозь щелястые окна с матовыми стеклами. В советское время такое стекло вставляли в комнатные двери панельных новостроек. Наконец, тюрьма успокаивается. На батарее сушатся носки. В пепельнице (из хлеба, это единственный доступный материал) лежат окурки ет Kent. Коричневый дощатый пол отражает свет лампы, где-то в коридоре кашляет смотритель, маленькое окошко для еды в металлической двери закрывается. Если не страдать боязнью замкнутого пространства, то в камере тихо и спокойно. У тебя все есть, и от тебя ничего не зависит.

Быть арестованным – это почти то же самое, что и быть ной: волнуешься только в начале и в конце. Заключенные обсуждают, каких провокаций следует ждать при освобождении. Почти у каждого есть знакомый, против которого ждено дело по политическим мотивам. Особенно больно было услышать от Сер Салаша (которого в ночь перед судом посадили в нашу камеру), что в квартиру Кастуса Шидлуского, хранителя музея в Браслове, спецслужбы подкинули тики. Возродились наиболее дурно пахнущие методы советских времен, а репрессивный аппарат страшно вырос.

Советский Союз готовился к войне с внешним врагом и вкладывался в самые современные ракеты. Режим Лукашенко вкладывается в борьбу с внутренним врагом. Поэтому численность секретных военизированных организаций вроде СОБРа, "Алмаза", П и спецподразделений милиции и КГБ постоянно растет. По сравнению с советским временем службы безопасности стали многократно сильнее.

Если можно делать выводы на основании личных контактов, то режим, пока он платит зарплату, может оься на тысячи избранных ов своих особых подразделений. Элитные отряды воспитываются в абсолютном послушании своим командирам, закон не в счет. Эти люди чувствуют себя в полной безопасности вне зависимости от того, что они творят.

Создание аппарата подавления завершено. На смену партии пришла "идеологическая вертикаль". Она координирует влияние, оказываемое на общество, и наблюдает за поведением людей. "Вертикаль" сотрудничает со службами безопасности (начальники отделов кадров часто используются в качестве специалистов по идеологии). Вместе они организуют или фальсифицируют псевдовыборы. Всему этому сопутствуют ручные средства массовой информации. Протесты подавляются силами правопорядка, суды и избирательные комиссии просто штампуют решения, принятые наверху. Благодаря хорошей экономической конъюнктуре все участники процесса верят в прочность и, главное, в справедливость существующего порядка. Система Лукашенко ведет к безграничной духовной коррупции и оболваниванию населения.

Мы не знали, что это был за мужчина и зачем он посетил нас. Это случилось вечером 24 марта, в пятницу. Заметьте, в ночь на 24 марта палаточный лагерь был уничтожен. Двое мужчин в штатском вошли в камеру в сопровождении высших офицеров милиции из администрации тюрьмы. Первый был блондином в меховой шапке. У него был жесткий колючий взгляд. Идеальный кандидат на роль офицера СС на "Беларусьфильме". Он потребовал от нас назвать имена наших друзей. Было принято решение, сказал он, пройтись по камерам, чтобы выяснить, "какие типы заварили эти беспорядки". "Мы, министр просвещения и я, поговорим с каждым из вас", – объяснил он самому молодому из заключенных. Затем он принялся за специалиста по компьютерам: "Чего тебе не хватает? У тебя что, мало денег?" После допроса он обратился ко второму человеку в штатском, его он представил как "друга по институту, который в настоящее время работает в Москве".

После того как посетители ушли, мы стали думать, кто они на самом деле. Мы спросили охранника. "Это заместитель министра", – сказал он. Но речь посетителя говорила скорее в пользу должности секретного агента или офицера спецслужб. Я долго вспоминал, где я уже видел это лицо. Не сидел ли он на трибуне с Лукашенко, Сидорским и Павловым на теннисном турнире, когда команда Белоруссии ала против Испании? И что делал русский секретный агент вместе с этим человеком в штатском? Означает ли это, что в период с 19 по 25 марта в Минске находились российские советники? Это был бы интересный поворот.

На улице постепенно светлеет. Это означает, что камера номер 13 скоро проснется. Я должен заканчивать свои заметки, я вряд ли смогу писать, когда другие будут болтать, курить или рядом со мной справлять нужду.

Страна еще дальше ушла от нормальной жизни. Атмосфера террора возникла еще до выборов, во время мартовских протестов прошли бесстыдные аресты, и теперь никого не волнует, что написано в законах. Люди теряют работу и квартиру, их избивают, арестовывают, бросают в тюрьму, как только они совершат любой поступок, который здесь считается "антигосударственным".

Режим хотел оказывать давление на палаточный лагерь, подвергнув его блокаде и голоду. Но случилось то, чего не ожидал никто: на место каждого арестованного пришло по трое других, люди приходили с продуктами, которые они проносили на теле. Журналисты сфотографировали мальчика, который, улыбаясь, расстегивал куртку, показывая сосиски, которые он обмотал вокруг тела. Палаточный лагерь вдохновлял на тысячи маленьких и больших подвигов. Эти поступки люди на долгие годы сохранят в своем сердце.

Самоотверженная терапия – вот что такое протесты 2006 года. Режим понял, что он проал. Александр Милинкевич сказал, что после 19 марта Белоруссия проснулась другой страной – мужественной и свободной. Тогда я не был уверен в том, что это не пропагандистский трюк. Я не знаю, что сегодня происходит за стенами тюрьмы. Я не знаю, кто еще остался на свободе. Я провожу эти десять дней среди людей, которые подверглись этой терапии. Чудесные дни среди чудесных людей. Наверное, Милинкевич был прав.

Андрей Дынько – главный редактор минской независимой газеты "Наша нива". Получил 10 суток ареста за "мелкое хулиганство": милиция задержала его 21 марта на выходе из автобуса, остановившегося возле палаточного городка, изъяв сумку с продуктами.

Версии