"Ресурсы человеческого организма практически неисчерпаемы", - считает человек, вскрывший более 10 тысяч трупов.

Патологоанатом – профессия страшная и загадочная. Каждый день он имеет дело со смертью. Отделение патологической анатомии в чем-то напоминает загробный мир. Все подозревают о его существовании, но никто не возвращался оттуда живым. Секционный стол патологоанатома – это финал, это точка, это ужас. Может быть, поэтому об этой медицинской специальности чаще всего рассказывают анекдоты. Так легче защититься от страха...

Доктор медицинских наук, профессор Михаил Шамаев считается одним из самых авторитетных украинских патологоанатомов. Он мог бы попасть в Книгу рекордов Гиннесса – за свою жизнь он участвовал во вскрытии более чем десяти тысяч трупов. При этом он остается жизнерадостным и спокойным человеком, смотрящим на жизнь и смерть с точки зрения науки. Сегодня еженедельник "Новое русское слово" (Европа-СНГ) публикует ЭКСКЛЮЗИВНОЕ интервью Михаила Шамаева.

- Я вырос в медицинской семье. Первое вскрытие увидел, когда мне не было еще и десяти лет. После гражданской войны отец заведовал сельской больницей в Винницкой области. Мальчишки нашли закопанные винтовки с патронами, оставшиеся с Первой мировой. Отпилили у ружья ствол, забили порохом. Получился самопал. Один раз выстрелили - все нормально. А на второй раз заклепку вышибло, и одному парнишке она пробила голову. Отец производил вскрытие, а я за этим подглядывал в окно.

Ну а потом началась война. На всю жизнь осталось в памяти: лежит этот солдатик, рядом - его каска, а в ней - дымящиеся мозги. Отец оперировал раненых с первого дня войны. Вскоре я ему стал помогать. Так что когда я встал к секционному столу как патологоанатом, я уже был знаком со смертью.

Но привыкнуть к смерти все равно нельзя. Ее можно научиться реально оценивать. Вообще, врач должен чувствовать боль человеческую. Если он не чувствует - значит, он уже не врач. И вместе с тем - должен мыслить рационально. Как найти выход. Как спасти здоровье или жизнь пациента.

- Я стараюсь не думать о смерти. Я исследую, почему она наступила, ведь человек еще мог бы жить. Самый точный и окончательный диагноз устанавливает патологоанатом. Любой врач ограничен в обследовании больного - он определяет болезнь с помощью осмотра, предварительных анализов, но не видит, что происходит с органами и тканями.

Как говорится, не ошибается только один человек - патологоанатом. Опытный специалист может по одному только исследованному органу понять, что именно происходило в организме. По одной ткани - выявить целый ряд патологий.

Каждая болезнь оставляет в организме свой отпечаток. И каждое лечение тоже. Мы можем после вскрытия и исследования сказать, какие травмы человек перенес, какие болезни, чем и как его лечили и, главное, - чем залечили. Все врачебные ошибки прекрасно видны.

- Я считаю, что лечащий врач должен обязательно присутствовать при вскрытии, чтобы понять, в чем он ошибся. Другое дело, что не все врачи хотят, чтобы мы разбирались. Многие хирурги чувствуют себя при этом очень неуютно.

По закону родственники могут отказаться от вскрытия. И некоторые врачи, которые не уверены в том, что все сделали верно для спасения своего пациента, уговаривают их написать заявление о том, что они против вскрытия. Дескать, он и так намучился, зачем его еще резать...

- К счастью, для украинских врачей это бывает не столь уж часто. Хотя иногда и встречается. Но в практике нашего института этого почти не бывает. Мы же занимаемся нейрохирургическими операциями, которые почти всегда сопряжены с риском для жизни. Об этом мы предупреждаем родственников больного, и они знают, на что идут.

- Я стараюсь с ними поменьше общаться. Бывает, что родственники приходят с вопросами: что случилось, почему он умер. Но я всегда отправляю их к лечащему врачу. Он ведь видел человека живым, наблюдал динамику болезни. И протокол вскрытия мы сразу родственникам не выдаем. Читать такое сразу же после смерти близкого - это малоприятно.

А вообще я давно уже отсочувствовал родственникам. Я, конечно, разделяю их горе, соболезную... Но я понимаю, что должен довершить врачебный процесс и понять, можно было помочь или нельзя. Что было сделано не так, что было недоделано.

- Ну, несколько таких случаев было. Например, умерла одна женщина. Мы изъяли ее мозг, потому что там была очень сложная патология, которую было нужно изучить. У мужа покойной было какое-то ение психики. Он привез тело домой, расшил череп, обнаружил "недостачу" и устроил большой скандал.

- Вы хотите спросить, доводилось ли видеть покойника при жизни? Увы, да. Когда было безвыходное положение, мне приходилось несколько раз вскрывать своих друзей. У нас был один профессор, который скончался, и не было понятно от чего: от интоксикации или от метастазов. Я хорошо знал этого человека... Но это работа. Я осознаю, что делаю не зло, а благо тем, кто остался жить.

- В основном это "безродные" трупы. Либо те, от кого отказались родственники, либо те, у кого родственников вообще нет. Кстати, существует миф, будто подвергнутых смертной казни отдавали для опытов. Это неправда, когда у нас была казнь, тела расстрелянных было положено кремировать.

Но вообще раньше с этим было получше. Сейчас один труп приходится на несколько студенческих групп. Но все равно - это хорошая практика. К нам часто едут студенты из арабских стран, потому что у них запрещены все вскрытия, кроме судебно-медицинских. Они очень охотно идут ко мне на кафедру - это для них уникальная возможность препарировать мозг. Правда, один араб недавно утащил у меня хирургический инструмент... Но это к делу не относится.

- Это сложный биологический процесс. Жизненно важные центры прекращают работу. При этом сам организм продолжает жить какое-то время. Чем проще организация ткани, тем дольше она живет. Волосы, как известно, продолжают расти.

Бывает так, что мозг уже отключен, но сердце еще работает. Но мозг уже через несколько часов утрачивает свою биологическую сущность. Сердце еще может биться, человек может даже дышать. Но живым его нельзя назвать.

- В моей отрасли - нейрохирургии - неизбежную смерть вызывает либо обширное разрушение полушарий, либо гибель стволовых отделов мозга. Сам мозг весит 1,4-1,6 килограмма. А ствол - всего 35-40 граммов. Но этот маленький участок отвечает за дыхание, работу сердца, давление сосудов.

Как-то мне пришлось вскрывать супругу офицера милиции. Не знаю уж, что у нее случилось, ревность или что-то еще, но она приставила охотничье ружье к голове и выстрелила. Дробь пробила весь мозг. Но не задела стволового отдела. Она жила целую неделю.

Еще один случай. Поступил к нам предприниматель, ставший жертвой какого-то передела в торговом бизнесе. Смотрим, а у него у внутреннего края глаза маленькая точка. Оказывается, ему через глаз какой-то спицей проткнули мозг насквозь. И ничего - целые сутки жил.

В первые послевоенные годы мне приходилось видеть мозг, буквально нафаршированный осколками черепа. И человек с этим долго жил.

Бывало, что самоубийц удавалось спасти. Если человек стрелял себе в висок и при этом не развилось кровотечение, то есть шанс его спасти.

Правда, когда уже спустя какое-то время после травмы происходит вторичное кровоизлияние и стволовой отдел мозга перестает работать, тогда человек умирает. Кстати, исследованиями в этой области занимается мой сын, он тоже нейрохирург.

- Знаете, боюсь это даже вслух говорить, но порой думаю - безграничен. Человек - необычайно живучее создание. И задача врача - помочь организму восстановиться, убрав болезнетворное начало. Очень много зависит от генетической предрасположенности. Есть люди, которым от природы заложена программа 80-летнего существования. Если эту программу не нарушать всякими внешними воздействиями и вредными привычками, то он свои 80 лет и ет. Говорят, что наш запас порядка 120-150 лет.

У нас есть такой анекдот. Приехала экспедиция из Института им. Богомольца (они действительно часто ездили в высокогорные районы к долгожителям) к аксакалу, которому сто с лишним лет. Спрашивают: "Вы пьете?" - "Что вы! Никогда!" - "А курите?" - "Ни разу даже не пробовал?" - "А женщины?" - "Была одна жена. И больше никого". Вдруг за стеной раздается дикий шум. "Что случилось?" - спрашивают ученые. "Да не обращайте внимания. Это мой непутевый старший брат восьмую свадьбу празднует"...

- Меня они совсем не смущают. Анекдотов таких много. Самый расхожий: "Доктор, что со мной?" - "Вскрытие покажет!"

- Я немного суеверный человек. Считаю, что патологоанатому без нужды живыми пациентами интересоваться не нужно. Лучше к ним не подходить. Хотя иногда мне приходится участвовать в операциях. Ведь у меня огромный опыт, я больше видел, я лучше чувствую ткань. Меня приглашают хирурги как топографа-анатома. Во время сложных операций они у меня консультируются: "Что это такое? Могу ли я этот сосуд пережать или будут осложнения?"

Хирургу легче - он со мной посоветовался и ответственность перевалилась на меня. А я возвращаюсь к себе и мучаюсь: выжил или не выжил больной. Потом звоню каждое утро и спрашиваю: "Как больной?"

- Конечно, теперь есть потрясающие технологии. Создана, например, так называемая "сосудистая программа магнитно-резонансного исследования". Вы на снимке видите все сосуды со всеми изгибами, бляшками, аневризмами. Есть спиральный томограф, в котором магнит вращается, и получается полное представление об измененном органе. Все это совершенствуется с каждым годом.

Но все равно - в ближайшие столетия патологоанатомические службы сохранятся. Всегда нужно будет "пощупать" ткань. Вскрытие нужно будет всегда.

СПРАВКА. Михаил Шамаев - один из лучших патологоанатомов Киева, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники Украины. Заведует отделом патоморфологии Института нейрохирургии имени академика Ромоданова.

Григорий Тарасевич, "НРС" (Европа-СНГ)